Неточные совпадения
― Опять, опять дьявол! ― взяв руку, которую она
положила на стол, и целуя ее, сказал Вронский.
Присутствие княгини Тверской, и по воспоминаниям, связанным с нею, и потому, что он вообще не любил ее, было неприятно Алексею Александровичу, и он пошел прямо в детскую. В первой детской Сережа, лежа грудью
на столе и
положив ноги
на стул, рисовал что-то, весело приговаривая. Англичанка, заменившая во время болезни Анны француженку, с вязаньем миньярдиз сидевшая подле мальчика, поспешно встала, присела и дернула Сережу.
Она села к письменному
столу, но, вместо того чтобы писать, сложив руки
на стол,
положила на них голову и заплакала, всхлипывая и колеблясь всей грудью, как плачут дети.
Француз спал или притворялся, что спит, прислонив голову к спинке кресла, и потною рукой, лежавшею
на колене, делал слабые движения, как будто ловя что-то. Алексей Александрович встал, хотел осторожно, но, зацепив за
стол, подошел и
положил свою руку в руку Француза. Степан Аркадьич встал тоже и, широко отворяя глава, желая разбудить себя, если он спит, смотрел то
на того, то
на другого. Всё это было наяву. Степан Аркадьич чувствовал, что у него в голове становится всё более и более нехорошо.
Говорить им не о чем было, как всегда почти в это время, и она,
положив на стол руку, раскрывала и закрывала ее и сама засмеялась, глядя
на ее движение.
И знаешь, Костя, я тебе правду скажу, — продолжал он, облокотившись
на стол и
положив на руку свое красивое румяное лицо, из которого светились, как звезды, масляные, добрые и сонные глаза.
Он всё-таки взял рисунок,
положил к себе
на стол и, отдалившись и прищурившись, стал смотреть
на него.
В кабинете Алексей Александрович прошелся два раза и остановился у огромного письменного
стола,
на котором уже были зажжены вперед вошедшим камердинером шесть свечей, потрещал пальцами и сел, разбирая письменные принадлежности.
Положив локти
на стол, он склонил
на бок голову, подумал с минуту и начал писать, ни одной секунды не останавливаясь. Он писал без обращения к ней и по-французски, упоребляя местоимение «вы», не имеющее того характера холодности, который оно имеет
на русском языке.
Я взошел в хату: две лавки и
стол, да огромный сундук возле печи составляли всю ее мебель.
На стене ни одного образа — дурной знак! В разбитое стекло врывался морской ветер. Я вытащил из чемодана восковой огарок и, засветив его, стал раскладывать вещи, поставив в угол шашку и ружье, пистолеты
положил на стол, разостлал бурку
на лавке, казак свою
на другой; через десять минут он захрапел, но я не мог заснуть: передо мной во мраке все вертелся мальчик с белыми глазами.
Должно быть, заметив, что я прочел то, чего мне знать не нужно, папа
положил мне руку
на плечо и легким движением показал направление прочь от
стола. Я не понял, ласка ли это или замечание,
на всякий же случай поцеловал большую жилистую руку, которая лежала
на моем плече.
— Вот ключ! (Он вынул его из левого кармана пальто и
положил сзади себя
на стол, не глядя и не оборачиваясь к Дуне.) Берите; уходите скорей!..
— Что? Бумажка? Так, так… не беспокойтесь, так точно-с, — проговорил, как бы спеша куда-то, Порфирий Петрович и, уже проговорив это, взял бумагу и просмотрел ее. — Да, точно так-с. Больше ничего и не надо, — подтвердил он тою же скороговоркой и
положил бумагу
на стол. Потом, через минуту, уже говоря о другом, взял ее опять со
стола и переложил к себе
на бюро.
Одевшись совсем во все новое, он взглянул
на деньги, лежавшие
на столе, подумал и
положил их в карман.
Тихим, ослабевшим шагом, с дрожащими коленами и как бы ужасно озябший, воротился Раскольников назад и поднялся в свою каморку. Он снял и
положил фуражку
на стол и минут десять стоял подле, неподвижно. Затем в бессилии лег
на диван и болезненно, с слабым стоном, протянулся
на нем; глаза его были закрыты. Так пролежал он с полчаса.
У папеньки Катерины Ивановны, который был полковник и чуть-чуть не губернатор,
стол накрывался иной раз
на сорок персон, так что какую-нибудь Амалию Ивановну, или, лучше сказать, Людвиговну, туда и
на кухню бы не пустили…» Впрочем, Катерина Ивановна
положила до времени не высказывать своих чувств, хотя и решила в своем сердце, что Амалию Ивановну непременно надо будет сегодня же осадить и напомнить ей ее настоящее место, а то она бог знает что об себе замечтает, покамест же обошлась с ней только холодно.
Раскольников отдал перо, но, вместо того чтоб встать и уйти,
положил оба локтя
на стол и стиснул руками голову.
— Вот ваше письмо, — начала она,
положив его
на стол. — Разве возможно то, что вы пишете? Вы намекаете
на преступление, совершенное будто бы братом. Вы слишком ясно намекаете, вы не смеете теперь отговариваться. Знайте же, что я еще до вас слышала об этой глупой сказке и не верю ей ни в одном слове. Это гнусное и смешное подозрение. Я знаю историю и как и отчего она выдумалась. У вас не может быть никаких доказательств. Вы обещали доказать: говорите же! Но заранее знайте, что я вам не верю! Не верю!..
Раскольников молча взял немецкие листки статьи, взял три рубля и, не сказав ни слова, вышел. Разумихин с удивлением поглядел ему вслед. Но, дойдя уже до первой линии, Раскольников вдруг воротился, поднялся опять к Разумихину и,
положив на стол и немецкие листы и три рубля, опять-таки ни слова не говоря, пошел вон.
Лариса (нежно). Милый мой, какое благодеяние вы для меня сделали! Пистолет сюда, сюда
на стол! Это я сама… сама… Ах, какое благодеяние!.. (Поднимает пистолет и
кладет на стол.)
Матушка отыскала мой паспорт, хранившийся в ее шкатулке вместе с сорочкою, в которой меня крестили, и вручила его батюшке дрожащею рукою. Батюшка прочел его со вниманием,
положил перед собою
на стол и начал свое письмо.
Княжна молча встала с кресла и первая вышла из гостиной. Все отправились вслед за ней в столовую. Казачок в ливрее с шумом отодвинул от
стола обложенное подушками, также заветное, кресло, в которое опустилась княжна; Катя, разливавшая чай, первой ей подала чашку с раскрашенным гербом. Старуха
положила себе меду в чашку (она находила, что пить чай с сахаром и грешно и дорого, хотя сама не тратила копейки ни
на что) и вдруг спросила хриплым голосом...
Она замолчала, взяв со
стола книгу, небрежно перелистывая ее и нахмурясь, как бы решая что-то. Самгин подождал ее речей и начал рассказывать об Инокове, о двух последних встречах с ним, — рассказывал и думал: как отнесется она?
Положив книгу
на колено себе, она выслушала молча, поглядывая в окно, за плечо Самгина, а когда он кончил, сказала вполголоса...
— Языческая простота! Я сижу в ресторане, с газетой в руках, против меня за другим
столом — очень миленькая девушка. Вдруг она говорит мне: «Вы, кажется, не столько читаете, как любуетесь моими панталонами», — она сидела,
положив ногу
на ногу…
А Прейс — за
столом,
положив на него руки, вытянув их так, как будто он — кучер и управляет невидимой лошадью. От зеленого абажура лампы лицо его казалось тоже зеленоватым.
Самгин пошел за ним. У
стола с закусками было тесно, и ораторствовал Варавка со стаканом вина в одной руке, а другою
положив бороду
на плечо и придерживая ее там.
Память показывала картину убийства Тагильского, эффектный жест капитана Вельяминова, — жест, которым он
положил свою саблю
на стол пред генералом.
Он отломил руку женщины, пресс
положил на стол, обломок сунул в карман и сказал...
Дьякон
положил руки
на стол, как
на клавиши рояля, и сказал тихо, как мог...
Гогин снова и как-то нелепо, с большим усилием достал портсигар из кармана брюк, посмотрел
на него и
положил на стол, кусая губы.
Пошли в угол террасы; там за трельяжем цветов, под лавровым деревом сидел у
стола большой, грузный человек. Близорукость Самгина позволила ему узнать Бердникова, только когда он подошел вплоть к толстяку. Сидел Бердников,
положив локти
на стол и высунув голову вперед, насколько это позволяла толстая шея. В этой позе он очень напоминал жабу. Самгину показалось, что птичьи глазки Бердникова блестят испытующе, точно спрашивая...
И, сжав пальцы рук в кулачок,
положив его
на край
стола пред собой, она крепким голосом сказала...
И,
положив локти
на стол, заговорил сиповатым голосом, изредка вывизгивая резкие ноты, — они заставили Клима вспомнить Дронова.
— Слышали? — спросил он, улыбаясь, поблескивая черненькими глазками. Присел к
столу, хозяйственно налил себе стакан чаю, аккуратно
положил варенья в стакан и, размешивая чай, позванивая ложечкой, рассказал о крестьянских бунтах
на юге. Маленькая, сухая рука его дрожала, личико морщилось улыбками, он раздувал ноздри и все вертел шеей, сжатой накрахмаленным воротником.
Вошли Алина и Дуняша. У Алины лицо было все такое же окостеневшее, только еще более похудело; из-под нахмуренных бровей глаза смотрели виновато. Дуняша принесла какие-то пакеты и,
положив их
на стол, села к самовару. Алина подошла к Лютову и, гладя его редкие волосы, спросила тихо...
В пекарне становилось все тише,
на печи кто-то уже храпел и выл, как бы вторя гулкому вою ветра в трубе. Семь человек за
столом сдвинулись теснее, двое
положили головы
на стол, пузатый самовар возвышался над ними величественно и смешно. Вспыхивали красные огоньки папирос, освещая красивое лицо Алексея, медные щеки Семена, чей-то длинный, птичий нос.
— Пестрая мы нация, Клим Иванович, чудаковатая нация, — продолжал Дронов, помолчав, потише, задумчивее, сняв шапку с колена,
положил ее
на стол и, задев лампу, едва не опрокинул ее. — Удивительные люди водятся у нас, и много их, и всем некуда себя сунуть. В революцию? Вот прошумела она, усмехнулась, да — и нет ее. Ты скажешь — будет! Не спорю. По всем видимостям — будет. Но мужичок очень напугал. Организаторов революции частью истребили, частью — припрятали в каторгу, а многие — сами спрятались.
—
Положите на стол ко мне, — сказал Самгин, думая: «Не может быть! С таким полуидиотом? Не может быть!»
— Перестаньте защищать злостных банкротов, — гремел Хотяинцев,
положив локти
на стол и упираясь в него. — Партию вашу смазал дегтем Азеф, ее прикончили ликвидаторы группы «Почин» Авксентьев, Бунаков, Степа Слетов, бывший мой приятель и сожитель в ссылке, хороший парень, но не политик, а наивнейший романтик. Вон Егор Сазонов застрелился от стыда за вождей.
Закурив очень вонючую папиросу, он посмотрел в синий дым ее, сунул руку за голенище сапога и
положил на стол какую-то медную вещь, похожую
на ручку двери.
«Так никто не говорил со мной». Мелькнуло в памяти пестрое лицо Дуняши, ее неуловимые глаза, — но нельзя же ставить Дуняшу рядом с этой женщиной! Он чувствовал себя обязанным сказать Марине какие-то особенные, тоже очень искренние слова, но не находил достойных. А она, снова
положив локти
на стол, опираясь подбородком о тыл красивых кистей рук, говорила уже деловито, хотя и мягко...
Рыжий офицер
положил на стол револьвер, расстегнул портупею, снял саблю и ее
положил на стол, вполголоса сказав Рущицу...
И,
положив тетрадь
на стол, прижав ее розовой, пухлой ручкой, непреклонно потребовал...
Откашлялся, плюнул в платок и
положил его
на стол, но сейчас же брезгливо, одним пальцем, сбросил
на пол и, снова судорожно вытирая лоб, виски салфеткой, забормотал раздраженно...
Ротмистр Попов всем телом качнулся вперед так, что толкнул грудью
стол и звякнуло стекло лампы, он
положил руки
на стол и заговорил, понизив голос, причмокивая, шевеля бровями...
— Я догадалась об этом, — сказала она, легко вздохнув, сидя
на краю
стола и покачивая ногою в розоватом чулке. Самгин подошел,
положил руки
на плечи ее, хотел что-то сказать, но слова вспоминались постыдно стертые, глупые. Лучше бы она заговорила о каких-нибудь пустяках.
Хозяин квартиры в бархатной куртке, с красивым, но мало подвижным лицом, воинственно встряхивая головой,
положив одну руку
на стол, другою забрасывая за ухо прядь длинных волос, говорил...
И вдруг,
положив локти
на стол, сжав пальцы горкой, спросил вполголоса...
За длинным
столом, против Самгина, благодушно глядя
на него, сидел Ногайцев, лаская пальцами свою бороду, рядом с ним
положил на стол толстые локти и приподнял толстые плечи краснощекий человек с волосами дьякона и с нагловатым взглядом, — Самгину показалось, что он знает эти маленькие зрачки хорька и грязноватые белки в красных жилках.
Он послушно
положил руки
на стол, как
на клавиатуру, а конец галстука погрузил в стакан чая. Это его сконфузило, и, вытирая галстук платком, он сказал...
Маргарита встретила его так, как будто он пришел не в первый, а в десятый раз. Когда он
положил на стол коробку конфет, корзину пирожных и поставил бутылку портвейна, она спросила, лукаво улыбаясь...